-Что для вас означает медаль Бенджамина Франклина по физике, которую в свое время получили Нильс Бор, Макс Планк, Альберт Эйнштейн и Стивен Хокинг?
-Для меня ценность той или иной награды связана в первую очередь с именами людей, которые принимали эту награду до тебя. В этом плане медаль имени Бенджамина Франклина по физике – это что-то особое. Чтобы понять меня, думаю, достаточно посмотреть на созвездие имен величайших физиков и астрономов, уже удостоенных ее. Очень приятно видеть, что в нем присутствуют имена Петра Леонидовича Капицы и Николая Николаевича Боголюбова. Хотел бы напомнить, что золотую медаль Баллантайна Франклиновского института по физике в 1971 году получил и тогда еще будущий лауреат Нобелевской премии Жорес Иванович Алферов.
Производит впечатление и само имя Бенджамина Франклина, крупного естествоиспытателя, бывшего, кроме того, известнейшим просветителем, дипломатом и политиком Соединенных Штатов на этапе становления этой страны. В Америке это имя знает каждый школьник.
Новость о медали Франклина была для меня абсолютно неожиданной: эту награду сравнительно редко дают астрофизикам. Я до сих пор не только не знаю, но даже и не догадываюсь, кто мог меня номинировать.
В сообщении Института имени Франклина говорится о присуждении вам медали с емкой формулировкой за «фундаментальный вклад в понимание ранней Вселенной и свойств черных дыр». Могли бы вы немного подробнее рассказать о своих работах, за которые Вам присуждена эта медаль? В первую очередь, наверное, о работах по космологии и по эффекту понижения яркости реликтового излучения в направлениях на скопления галактик – эффекту Сюняева – Зельдовича?
Эти работы были выполнены совместно с моим учителем – трижды Героем Соцтруда Яковом Борисовичем Зельдовичем. Вообще я испытываю непростые чувства по поводу всех научных наград, которые были присуждены мне в последние десять-пятнадцать лет: до этого никаких наград у меня не было. Успокаивает, что наблюдения за этот же период из космоса и с поверхности Земли привели к обнаружению на небе эффектов, предсказанных в конце 60-х и начале 70-х годов, и широкому признанию полученных тогда результатов. Очень жаль, что Яков Борисович не дожил и не увидел замечательные результаты, полученные с высотных баллонов BOOMERANG и MAXIMA, удивительно успешных спутников WMAP и Planck, наземных South Pole Telescope, Atacama Cosmology Telescope, SZA (Sunyaev–Zel'dovich Array) и ряда других сверхчувствительных экспериментов, специально созданных для обнаружения и использования этих эффектов.
Я глубоко благодарен многим сотням астрономов, физиков, инженеров, специалистов в области криогеники и детекторов радио- и субмиллиметрового излучения, потративших десятки лет жизни и сделавших все для того, чтобы предсказанные эффекты стали наблюдаемыми.
Удивительно думать о том, что открываемые сейчас на небе в субмиллиметровых и миллиметровых лучах следы грандиозных процессов в ранней Вселенной и в массивных скоплениях галактик будут наблюдаться на небе в течение многих следующих миллиардов лет. Останутся ли на Земле астрономы в том далеком от нас будущем?
Наблюдения идут сейчас и со спутников Herschel и Planck во второй точке Лагранжа, в полутора миллионах километров от Земли, где яркие и теплые Солнце, Земля и Луна все время находятся по одну сторону спутника, и с самых неприспособленных для жизни мест на Земле (Atacama Cosmology Telescope находится на высоте 5 км в чилийских Андах, South Pole Telescope – на высоте 2800 м на Южном полюсе в Антарктиде), с рекордно низкой влажностью и турбулентностью атмосферы. Непросто даже думать о том, что аспиранты и молодые постдоки из университетов Чикаго и Беркли остаются контролировать работу SPT в полярную ночь продолжительностью в полгода, когда посадка самолетов на полюсе невозможна – это не то что писать по ночам теоретические статьи.
Наблюдения ведутся столь интенсивно лишь потому, что их результаты могут многое дать для космологии – науки о прошлом, настоящем и будущем нашей Вселенной, и для новой физики, направленной на изучение свойств темной энергии и темного вещества, пока недоступных для исследования в наземных лабораториях.
Стоит выделить ваши работы по теории аккреции на черные дыры и нейтронные звезды. Наиболее известная из этих работ, которая написана в соавторстве с сотрудником ГАИШ МГУ профессором Николаем Ивановичем Шакурой, является самой цитируемой статьей (5530 ссылок) в мировой теоретической астрофизике.
В мае 1972 год мы с Николаем Шакурой, будучи еще совсем молодыми людьми, выпустили в Институте прикладной математики Академии наук СССР на русском и английском препринт статьи о теории дисковой аккреции на черные дыры. Она появилась в журнале через год. Каждый раз, когда «стандартная» теория аккреции упоминается в связи с присуждением мне какой-либо награды, я сильно переживаю, если мой друг и соавтор Николай Шакура не упомянут в числе лауреатов. И у Коли, и у меня немало других работ по теории аккреции, написанных совместно или с другими соавторами, но эта работа получила самую большую известность. Если бы я имел право голоса, я бы просил комитеты обязательно наградить и соавторов отмечаемых работ.
Есть еще и важные результаты рентгеновских наблюдений черных дыр и нейтронных звезд из космоса, полученные при вашем участии…
Да, это результаты рентгеновских наблюдений черных дыр и нейтронных звезд приборами модуля «Квант» комплекса космической станции «Мир» и спутника «Гранат». Кроме того, это обнаружение необычно жесткого рентгеновского излучения сверхновой 1987А в Большом Магеллановом Облаке, связанного с радиоактивным распадом никеля-56, синтезированного при коллапсе звезды, и превращением его сначала в радиоактивный кобальт-56, а затем в привычное нам железо. Наша группа в ИКИ РАН (совсем молодые тогда научные сотрудники и аспиранты) смогла обнаружить аномально жесткое рентгеновское излучение сверхновой и доказать, что оно появляется в результате диффузии гамма-квантов распада и многократно повторенного эффекта отдачи при комптоновском рассеянии на относительно холодных электронах. Все эти работы были выполнены в сотрудничестве с учеными Германии, Англии, Голландии и Франции и имели заметный международный резонанс.
Как бы вы объяснили то, что важнейшие награды в своей жизни вы стали получать только в последнее время, хотя соответствующие работы были выполнены вами в достаточно молодые годы?
Скорее всего, здесь играют роль три момента.
Во-первых, учитывается интегральный вклад в науку за всю жизнь, хотя говорится лишь о самых ярких работах, сделанных в молодости.
Во-вторых, развитие технологии детекторов субмиллиметрового и радиоизлучения сделало возможным открытие предсказанных с Яковом Борисовичем Зельдовичем эффектов лишь в ходе последних пятнадцати лет – давать премии за неподтвержденные предсказания не принято.
В-третьих, человек пенсионного возраста обычно выбывает из соревнования за новые результаты по естественным причинам – самое время давать премии.
В последнее время много говорилось о возможном вступлении России в Европейскую южную обсерваторию (ESO). Сейчас этот вопрос по-прежнему не решен, и если ситуация кардинально не изменится, то Россия так и не станет членом ESO. Можете высказать свое мнение по этому поводу?
Не вдаваясь в подробности проблем, связанных со вступлением России в ESO, я бы хотел заметить следующее. За последние три недели я прочитал ряд лекций в нескольких ведущих университетах США, где почти каждый день разговаривал с коллегами о возможности наземной поддержки международной орбитальной астрофизической обсерватории «Спектр-рентген-гамма» (которая, по планам, должна быть запущена Россией в 2013 году) лучшими телескопами и радиотелескопами мира. Поразительно, как быстро идет развитие технологии, как много вокруг энергичных молодых людей из разных стран (таланты распределены равномерно), как много новых идей.
Жизнь бурлит. Очень грустно, что наши астрономы во многом лишены этого.
Мне кажется, что, когда мы обсуждаем вопрос о вступлении России в ESO, нужно думать не о том, что мне и людям моего возраста будет трудно быстро освоить новые методы работы, новую замечательную технику, лучшее из того, что смогли создать наиболее передовые лаборатории Европы. Надо вспомнить о том времени, когда мы сами были молодыми, когда все получалось и хватало сил работать почти круглосуточно. У нас есть (и каждый год оканчивают школы, часто очень далеко от Москвы, лучшие вузы, аспирантуру в Академии наук) талантливые ребята – я не сомневаюсь, что они ничем не хуже своих сверстников из других стран.
Задача моего поколения в том, чтобы у этих ребят появилась реальная возможность проявить себя в реальном деле.
В связи с этим хочу сказать об удивительной встрече в Институте Франклина в Филадельфии. Одновременно со мной золотую медаль Бенджамина Франклина по компьютерным наукам и когнитивистике (согласно Википедии, это научное направление, объединяющее теорию познания, когнитивную психологию, нейрофизиологию, когнитивную лингвистику и теорию искусственного интеллекта) получил Владимир Вапник, раньше тоже работавший в одном из институтов нашей Академии наук. Мы познакомились позавчера. Неожиданно в ходе разговора выяснилось, что мы с ним закончили одну и ту же школу – №18 в Ташкенте. Только будущий профессор Вапник поступил в нее в тяжелейшем 1943 году, когда я родился, и закончил ее в 1953 году, когда я был в третьем классе. Вспомнили любимых учителей – оказалось, что особо запомнились и ему, и мне те же самые учителя – те, кто учил по-настоящему. Решили, что школа у нас была отличная.
Мне очень хочется, чтобы у молодых ребят и девушек того же возраста, что и мой старший внук, было будущее в России.
Мы должны сделать все для того, чтобы у них была возможность учиться и работать на мировом уровне, а не рассуждать, как им плохо. Самое простое, быстрое и эффективное решение сегодня в моей области науки – это войти на полных правах в лучшие мировые научные центры, такие как Европейская южная обсерватория. Тогда в нашей астрономии быстро появится круг очень сильных и ярких молодых ученых.
Лауреаты медали Бенджамина Франклина 2012 года. Второй слева – Рашид Сюняев, третий слева – Владимир Вапник // Dr. Jens Chluba, Canadian Institute of Theoretical Astrophysics.
Олена
Anna